Детство от нас уходит по-разному. Со мной оно пыталось проститься несколько раз, но… безуспешно. И даже сейчас, по прошествии стольких лет, я не совсем уверенна, что рассталась с ним. Первый раз детство попыталось покинуть меня, когда меня отвели, как тогда говорили, на балет. Было мне три года, и «балет» — это был не спектакль в театре, а регулярные занятия во Дворце культуры железнодорожников. На улицу Фурманова мы ходили пешком, несколько раз в неделю, невзирая на дождь и холод. Строгая Валентина Васильевна и ее муж (не помню, как звали) спуску нам не давали. Тяжеловесный сарказм, которым она награждала все наши неуклюжие попытки сделать грациозные «па», был понятен более старшим девочкам в группе, но не мне. Я плакала, сердилась и думала, что это конец. Но мама пошила мне изумительное синее платьице, в складочку, на длинной «молнии» вдоль всей спины. Платья у всех девочек имели одинаковый цвет, но фасон был самый лучший, конечно же, у меня. Как, впрочем, и у всех дальнейших костюмов и пачек, которых маме с бабушкой пришлось шить немеряно. С трудом доставался цветной атлас, стразы и блестки, которыми непременно украшали костюмы. Как-то незаметно все начинало меняться. Сначала мне перестали завязывать позорный бант на левой ноге за то, что я путала «лево» и «право». Потом начали доверять маленькие «соло». И наконец, мне тоже разрешили встать на пуанты. Папа привез мне их из Москвы – маленькие, розовые, с бесподобными атласными ленточками, жесткой вставкой внутри и очень твердой пробкой в носке. Ноги болели. Но глаза сияли. Так говорила мама. Я смеялась, радовалась и не уставала от многочисленных выступлений на школьных каникулах. И детство вернулось. Да оно и не уходило. Лишь пряталось за стволами огромных деревьев в парке Костюшка, что возле Университета, и смеялось, выглядывая из-за них, когда я неслась на санках вниз, из центра парка – до самой ограды. В санках со мной сидела мама. И никогда в жизни я не чувствовала себя такой защищенной и счастливой. Но это я поняла потом. Второй раз случился несколько позже. За полгода до школы я пошла в детский сад. Это было привилегированное заведение для детей военных. Располагалось оно в центре, недалеко от дома, в большом старинном особняке и прилегающем к нему парке. Узорчатая литая ограда отделяла этот волшебный уголок детства от суетного мира. Просторный полутемный холл с мозаичным полом, широкая деревянная лестница, непременно начищенная мастикой и покрытая ковром, который на каждой ступеньке закреплялся особым медным прутом, начищенным до блеска. Изящно изгибаясь перилами, лестница вела в огромный зал на втором этаже. Какие, должно быть, балы давались здесь раньше! Сколько простора! Как легко здесь можно было танцевать! … Интересно, приглашали тапера за этот старинный рояль или играл оркестр? Разгоряченные танцами, гости могли выходить на балкон, чтобы полюбоваться парком и благодарно принять его прохладу… Наверное, все так и было. Когда я впервые пришла в детский сад, воспитательница Алла Евстафьевна вместе с группой устроили для меня экскурсию, как для новенькой. Мне показали березку, которая росла прямо на этом балконе – террасе, пробившись сквозь щель в цементном полу. Я удивилась. Но мое удивление возросло многократно сорок лет спустя, когда оказавшись во Львове, перестроенном и не совсем узнаваемом, я нашла здание садика именно по этой березке. Как отличительный и неистребимый знак, также шелестела она на высоком балконе, как надпись под ладьей на гербе города Парижа: «Зыблема, но непотопима»
